Рони, дочь разбойника.
Глава 5.
В этот вечер Рони сидела с отцом у горящего камина. И вдруг вспомнила, что ей хотелось расспросить его кое о чем.
– А что это за вещи, которые ты брал, ни у кого не спрашивая, как сказал Борка?
– Посмотри-ка, – сказал Маттис, указывая на раскаленные угли в очаге, – видишь рожицу? Похожа на Борку, правда? Черт бы его побрал!
Но Рони не обнаружила никакого Борки в раскаленных угольях и упорно продолжала свое:
– Так что же ты брал без спросу?
Маттис ничего не ответил, но за него это сделал Лысый Пер:
– Очень многое!… Хо-хо!… Хи-хи!… Да-да!… Очень, очень многое! Пожалуй, кое-что я смогу вспомнить…
– Помалкивай! – зло оборвал его Маттис. – Не твое дело.
Все разбойники, кроме Лысого Пера, уже отправились спать, а Ловиса вышла во двор, чтобы запереть на ночь кур, овец и коз. Поэтому только Лысый Пер услышал, как Маттис объясняет дочери, что значит быть разбойником. Разбойник, мол, такой человек, который берет себе, что хочет, ни у кого ничего не спрашивая.
Вообще-то Маттис не стыдился своей работы, напротив! Он гордился и хвастался тем, что он самый могучий разбойничий атаман во всех лесах и горах. Но теперь, когда ему надо было рассказывать об этом Рони, ему стало как-то не по себе. Само собой, он собирался со временем рассказать ей о своих делах, тут уж никуда не денешься, но охотно отложил бы этот разговор.
– Ты такое невинное дитя, доченька моя, что пока я тебе еще толком ничего об этом не говорил.
– Толком?… Скажи лучше, и словом не обмолвился, – снова встрял Лысый Пер. – И нам не велел.
– Эй, старик, не пора ли тебе баиньки? – спросил Маттис.
Но Лысый Пер не двинулся с места. Он хотел дослушать этот разговор.
А Рони мало-помалу начала понимать, в чем дело. Только теперь она сообразила, откуда у них все бралось. То, что разбойники привозили по вечерам на лошадях в замок-разные товары в мешках и свертках, – конечно же, не росло на деревьях в лесу. Оказывается, ее отец просто-напросто отнимал это у других людей.
– А разве люди не злятся, когда у них отнимают их вещи? – спросила Рони.
Тут Лысый Пер опять захихикал.
– Да еще как! – со знанием дела заверил он. – Ого-го, ты бы только послушала, что они кричат!
– Старик, а старик, было бы неплохо, если бы ты наконец угомонился, – сказал Маттис, но Лысый Пер не двинулся с места.
– Многие даже в голос ревут, – продолжал он. Тут Маттис заорал благим матом:
– Заткнись! Не то вышвырну тебя отсюда!…
Потом он потрепал Рони по щеке.
– Ты должна понять, Рони. Так уж все устроено на свете. Так было испокон веку, и обсуждать тут нечего.
– Чего уж тут обсуждать, – поддакнул Лысый Пер. – Но только люди почему-то никак к этому не привыкнут. Они так негодуют, рыдают и проклинают нас, что любо-дорого смотреть!
Маттис упер в него злобный взгляд, потом снова обернулся к Рони.
– И отец мой был атаманом, и дед, и прадед, знай это. Да, вот так… Да и я не опозорил свой род. Я тоже атаман, и, можно сказать, самый могучий атаман во всех лесах и горах. И ты, дочь моя, тоже станешь атаманом, когда вырастешь…
– Я?! – вскрикнула Рони. – Ни за что на свете! Я не хочу, чтобы люди негодовали и плакали.
Маттис запустил пятерню в свои густые волосы. Он был озабочен. Он хотел, чтобы Рони восхищалась им и любила его точно так же, как он восхищался ею и любил ее. А теперь она, видите ли, кричит: «Ни за что на свете!» – и не желает стать атаманом, как ее отец. Маттис почувствовал себя несчастным. Ведь должен же он как-то ее убедить, что дело, которым он занимается, хорошее и справедливое.
– Пойми, дочка, я беру только у богатых, – пояснил он. Потом подумал немного и продолжил: – И отдаю часть бедным. Да-да, именно так.
Тут снова захихикал Лысый Пер:
– Точно! Помнишь, ты подарил целый мешок муки бедной вдове с восемью детьми?
– Еще бы! Вот так я и поступаю! Он погладил свою черную бороду, потому что был очень доволен и собой, и Лысым Пером. А Лысый Пер все хихикал и хихикал:
– Маттис, у тебя отличная память, о, просто отличная! История с вдовой, дай-ка я прикину, была лет десять назад, да, не меньше. Что и говорить, ты частенько помогаешь бедным, примерно раз в десять лет!
– Если ты немедленно сам не ляжешь спать, – не своим голосом завопил Маттис, – то я тебя уложу, не сомневайся!
Однако до этого дело не дошло, потому что со двора вернулась Ловиса. Лысый Пер тут же заковылял в свою каморку, и Рони тоже легла. Пока Ловиса пела Волчью песню, погас огонь в очаге. Рони лежала в своей кровати и слушала, как пела Ловиса, и ничуть не огорчалась, что ее отец – разбойничий атаман. Он был ее Маттис, и, что бы он ни делал, она любила его.
И все же этой ночью она спала неспокойно. Ей снились подземные твари и их манящее пение, но утром она этих снов уже не помнила.
Только Бирк остался у нее в памяти. Она часто думала о нем эти дни и все гадала, как ему живется в башне Борка. И скоро ли настанет день, когда Маттис выгонит отца Бирка со всем его разбойничьим сбродом из их замка.
На этот счет Маттис строил каждый день новые планы, но потом выяснялось, что ни один из них не годится.
– Не выйдет, – твердо заявлял Лысый Пер на все, что предлагал Маттис. – Ты должен быть хитрым, как старая лиса, потому что силой тут ничего не сделаешь.
Быть хитрым, как старая лиса, Маттису было нелегко, но он старался как мог. А пока он строил все новые и новые планы, его шайка попусту теряла время, не занималась разбоем.
У Борки и его разбойников забот тоже, видно, хватало. Во всяком случае, люди, которым в эти дни приходилось проезжать через разбойничьи леса, только изумлялись, насколько там стало спокойно. Они не понимали, почему никто на них не нападает. Куда девались все разбойники с большой дороги?
Солдатам, которые неотступно гонялись за Боркой, удалось найти его логово, но оно оказалось пустым и заброшенным. Борки там и след простыл. Солдаты радовались, что им больше не надо скакать по лесу, где в эти осенние дни было особенно неуютно – и темно, и холодно, и сыро.
Конечно, они прекрасно знали, что глубже в лесу находится еще одно разбойничье логово – замок Маттиса, но старались об этом и не вспоминать. Потому что худшего места, как им казалось, не сыскать на всей земле, а атамана, который там жил, схватить было труднее, чем орла в его гнезде. Разумней всего было его не трогать.
Маттис тратил теперь почти все свое время на то, чтобы выведать, как разбойники Борки живут в Северной башне, и найти способ выставить их оттуда. Поэтому он каждый день выезжал на разведку. Прихватив с собой несколько человек, он рыскал по лесу вокруг Северной башни, но почти никаких следов их пребывания не находил. Там все словно вымерло, будто и нет никаких разбойников Борки.
Однако Маттис все же узнал, что у них есть великолепная длинная-предлинная веревочная лестница, по которой они без труда могли взбираться вверх по скальной стене. Правда, он видел ее только один-единственный раз и тут же, потеряв всякое самообладание, кинулся как безумный, чтобы попасть в их гнездо, а его разбойники бросились вслед за ним, сгорая от желания вступить в открытую схватку. Но на них мгновенно обрушился шквал стрел из бойниц башни, одна из стрел угодила Малышу Клиппу в бедро, и ему пришлось даже пролежать два дня в постели.
Так Маттис убедился в том, что веревочную лестницу разбойники Борки спускали только под строгой охраной.
В осеннюю темень в замке Маттиса было невесело. Разбойники слонялись без дела, скучали, не знали, куда себя деть. Они стали раздражительны, придирались друг к другу, ругались по пустякам, так что Ловисе даже пришлось в конце концов навести порядок.
– У меня скоро уши лопнут от вашей брани и нытья. Если вы больше не выносите друг друга, то убирайтесь ко всем чертям.
После этого они притихли, и Ловиса нашла для каждого полезное занятие. Надо было очистить от навоза овчарню и козий хлев, а также убрать курятник, но к такой работе ни у кого из них не лежала душа. Однако отвертеться от Ловисы никому не удавалось, за исключением Лысого Пера и тех, кто в это время караулил у Волчьей Пасти.
Маттис тоже изо всех сил старался поддержать дух своих людей. Он делал для этого все, что мог. Однажды даже устроил охоту на лосей. Разбойники шныряли по осеннему лесу, вооружившись копьями и арбалетами, и приволокли с собой в замок четыре огромные лосиные туши. Лысый Пер засиял, как медный грош.
– Ведь кажинный день едим все одно и то же: куриный бульон, да баранье рагу, да кашу. Надоело до смерти, – сказал он. – Вот теперь хоть дичины отведаем, будет что пожевать. А самые мягонькие кусочки кому должны доставаться? Тому, у кого нет зубов. Это и ежу понятно!
И Ловиса жарила лосятину, коптила ее, солила, чтобы вперемешку с жареными петухами и тушеной бараниной хватило бы мяса до весны.
А что до Рони, то она день-деньской бродила по лесу. Как тихо теперь там стало! Но и в осеннем лесу ей было хорошо. Она ступала босыми ногами по влажному зеленому мягкому мху – он так пронзительно пах осенью, а ветки деревьев поблескивали от влаги. То и дело принимался дождик, но она любила сидеть под густыми еловыми лапами, сжавшись в комочек, и прислушиваться к тихим ударам капель. Иногда дождь припускал так сильно, что весь лес гудел, но и это ей нравилось.
Зверей теперь почти не было видно. Ее лисы залегли в норе. Правда, иногда в сумерках вдалеке проходили лоси да между деревьями пасся табун диких коней. Рони очень хотелось приручить дикую лошадь, но ей никак не удавалось ее поймать. Лошади оказались такими пугливыми, что к ним и не подступишься. А ведь давно уже пришла пора заиметь ей собственную лошадь. Она как-то сказала об этом Маттису.
– Только когда ты станешь такой сильной, что сама сумеешь ее поймать, – сказал отец.
«Когда-нибудь я сумею это сделать, – думала она. – Я поймаю молодого красивого жеребенка, отведу его к нам в замок и объезжу, как Маттис всех своих лошадей».
А вообще-то в осеннем лесу было на удивление пусто. Куда-то скрылись все существа, которые гомонили в нем летом. Скорей всего, они забились в свои норы и логовища. Лишь изредка с гор прилетали злобные друды, но и они притихли и все больше отсиживались в пещерах, выдолбленных в скалах. Серые гномы тоже не показывались. Лишь один-единственный раз Рони заметила, что два серых гнома уставились на нее из-за камня. Но их она больше не боялась.
– Убирайтесь отсюда куда подальше! – крикнула Рони, и серые гномы, зашипев по-змеиному, поспешили исчезнуть.
Бирка она в лесу больше не встречала. И это ее радовало. А может, и нет? Порой она сама не знала, что и подумать.
Потом наступила зима. Повалил снег, стукнули морозы, и иней превратил Ронин лес в хрустальный лес, самый великолепный, какой только можно вообразить. Теперь она ходила туда на лыжах, а когда с наступлением темноты возвращалась домой, волосы ее белели от инея, а пальцев рук и ног она не чувствовала, хоть и надевала меховые рукавички и теплые унты. Но ни лютые морозы, ни снегопады не могли удержать ее дома. Наутро она снова убегала в лес. Маттис не на шутку тревожился, когда видел, что Рони даже в самые холодные дни мчится на лыжах к Волчьей Пасти, и всякий раз он говорил Ловисе:
– Только бы все обошлось! Только бы с ней не случилось ничего худого! Не то я жить не смогу.
– Ну чего ты ноешь, скажи на милость? – ворчала Ловиса. – Эта девочка постоит за себя лучше любого разбойника. Сто раз надо тебе твердить одно и то же!
И правда, Рони прекрасно могла постоять за себя. И все же однажды произошло нечто такое, о чем Маттису лучше было бы и не знать.
Всю ночь валил густой снег и засыпал Ронину лыжню. Ей пришлось прокладывать новую, а это, поверьте, работа не из легких. После снегопада подморозило, наст затвердел, но не настолько, чтобы выдерживать ее. Рони то и дело проваливалась и так устала, что идти дальше не было никаких сил. Теперь ей хотелось только одного – поскорее вернуться домой.
Она поднялась на невысокий холмик. Спуск с него оказался очень крутым, но ведь у нее были лыжные палки, чтобы тормозить, и она бесстрашно ринулась вниз, а снег так и разлетался по сторонам. На ее пути оказался бугорок, и она ловко перескочила через него, но при этом потеряла лыжу. Рони видела, как лыжа понеслась вниз и скрылась из глаз, а когда она оперлась ногой на наст, то провалилась в снег выше колена.
Сперва она рассмеялась, но когда почувствовала, что не может пошевелиться, ей стало не до смеху. Сколько она ни дергала ногу, сколько ни вертела ею, освободиться ей не удавалось. Вдруг до ее слуха донесся какой-то невнятный гул, идущий, как казалось, прямо из глубины образовавшейся снежной ямки. Она не сразу поняла, что это за звуки, однако потом увидела целую толпу лохматых тюх, которые вылезали из-под снега. Их легко было распознать по широким выпуклым задам, маленьким сморщенным мордочкам и всклокоченным волосам.
Обычно лохматые тюхи бывали настроены миролюбиво и ничего злого не делали. Но те, которые стояли вокруг, уперев в нее свои тупые взгляды, были явно чем-то недовольны. Они, не переставая, что-то бормотали и тяжело вздыхали, а потом один из них строго сказал:
– Почемуханцы онаханцы этоханцы сделалаханцы?
И тут же все остальные подхватили:
– Почемуханцы онаханцы этоханцы сделалаханцы? Сломалаханцы нашуханцы крышуханцы… Почемуханцы?
Рони поняла, что угодила ногой в их подснежный дом. Лохматые тюхи строили себе такие домики, если не находили подходящего дупла.
– Я не нарочно, – сказала Рони. – Лучше помогите мне вытащить ногу.
Но тюхи только тупо глядели на нее, да пуще прежнего тяжко вздыхали.
– Зачемханцы пробилаханцы ногойханцы нашуханцы крышуханцы?
Тут Рони потеряла терпение:
– Да помогите же мне выбраться отсюда!… Но тюхи то ли не слышали ее, то ли не понимали, что она говорит. Они всё так же тупо глядели на нее, а потом поспешно убрались в свое подземное жилище. И до Рони долго еще доносилось оттуда их сердитое бормотание. Но вдруг звуки эти превратились в ликующие крики, словно тюхи чему-то обрадовались.
– Вотханцы хорошоханцы! – весело тараторили они. – Колыбельханцы качаетсяханцы!… Какханцы хорошоханцы!
И Рони почувствовала, что ей на ногу что-то повесили, что-то тяжелое.
– Нашаханцы малюточкаханцы хорошоханцы висит-ханцы! – вопили лохматые тюхи. – Люлькаханцы качаетсяханцы! Разханцы ужханцы ееханцы паршиваяханцы но-гаханцы пробилаханцы нашуханцы крышуханцы, тоханцы пустьханцы качаетханцы люлькуханцы.
Но Рони вовсе не хотела лежать на снегу и качать этого глупого тюхонка. Она снова попыталась высвободить ногу, дернула ее изо всех сил, но ничего не получилось. Тюхи ликовали:
– Вотханцы теперьханцы нашегоханцы малюткуханцы покачиваютханцы какханцы надоханцы!
В лесу главное ничего не бояться, это Рони слышала с детства, и она очень старалась этому научиться. Но иногда не бояться не получалось. Вот, например, теперь не получалось, и все. Подумать только, а вдруг ей так и не удастся высвободить ногу, и она останется лежать на снегу. Тогда она ночью замерзнет. Она видела, что над лесом собираются черные тучи, – значит, снова повалит снег, много снега. И он засыплет ее. Окоченевшая, бездыханная, будет она лежать под снегом, да еще эта люлька, подвешенная к ее неподвижной ноге, словно гиря. И только по весне, когда растает снег, Маттис найдет свою бедную дочку, замерзшую в зимнем лесу.
– Нет-нет! – закричала она. – Помогите-е!… Эй, кто-нибудь!…
Но кто мог ее услышать в пустом лесу? Никто, это она знала. И все же она кричала, кричала до тех пор, пока не пропал голос. И тогда она услышала громкие причитанья лохматых тюхов:
– Почемуханцы онаханцы неханцы поетханцы колы-бельнуюханцы песнюханцы? Почемуханцы?…
Но потом Рони уже ничего не слышала. Она увидела злобную друду. Словно большая красивая хищная птица, летела она над вершинами деревьев на фоне черных туч и постепенно спускалась все ниже и ниже. Она нацеливалась прямо на Рони, и Рони зажмурилась – теперь уже не было спасенья, это она понимала.
Со свистом и хохотом опустилась злобная друда рядом с ней.
– Прелестное человеческое существо!… Маленькое существо!… – резким голосом прокричала она и вцепилась Рони в волосы. – Разлеглась здесь и отдыхаешь, бездельница? Ой-ой! Хи-хо-ха! – рассмеялась она снова, и смех ее был ужасен. – Работать будешь! У нас в горах! Пока кровь не потечет из-под ногтей!… А не то мы разорвем тебя, растерзаем в клочья!
И она вонзила Рони в плечи свои острые когти, чтобы приподнять ее. Но Рони не шелохнулась, и от этого друда пришла в ярость.
– Ты что, хочешь, чтобы я тебя разорвала, растерзала в клочья?
Она склонилась над Рони, и ее черные каменные глаза засверкали от злобы.
Она снова попыталась приподнять девочку. Но как она ни тянула, ей не удалось сдвинуть ее с места. И злобной друде пришлось отступить.
– Позову на помощь сестер, – прошипела она. – Завтра утром прилетим за тобой. И уже никогда больше ты не будешь разлеживаться и бездельничать! Никогда-никогда!
Злобная друда взмахнула крыльями, взмыла над вершинами деревьев и улетела по направлению к высоким горам.
«Завтра утром, когда они за мной прилетят, – думала Рони, – я уже превращусь в льдышку».
Внизу у лохматых тюх воцарилась тишина. Лес замер в ожидании ночи, которая уже наступала. И Рони тоже ее ждала. Она лежала неподвижно и больше не пыталась выбраться из снега. Пусть уж поскорее придет эта последняя, черная ночь, ночь ее смерти.
Повалил снег. Крупные хлопья падали ей на лицо, таяли, смешиваясь с ее слезами. Потому что теперь Рони плакала. Она думала о Маттисе и Ловисе. Никогда она их больше не увидит, и радость навсегда покинет разбойничий замок. Бедный Маттис, он с ума сойдет от горя! А на свете уже не будет Рони, чтобы его утешить, ведь она всегда его утешала, когда что-то его огорчало. Нет, теперь никто его не утешит, никогда!…
И вдруг Рони услышала, что кто-то произносит ее имя, ясно и четко, но она подумала, что это ей чудится. И она еще горше заплакала, ведь лишь во сне кто-то мог назвать ее по имени. А скоро ей уже ничего больше не будет сниться.
Но тут снова раздался тот же голос:
– Рони, тебе не пора домой?
Она с трудом подняла веки. Перед ней стоял Бирк.
– Там внизу я нашел твою лыжу. Вот удача, а то тебе отсюда и не выбраться.
И он воткнул ее лыжу в снег рядом с ней.
– Тебе помочь?
Тут Рони так громко и безудержно зарыдала, что ей самой стало стыдно, и она не смогла ему ответить. А когда Бирк наклонился к ней, чтобы вытащить ее из сугроба, она обхватила его шею обеими руками и зашептала в отчаянии:
– Никогда, слышишь, никогда больше не оставляй меня одну, прошу тебя…
Бирк улыбнулся:
– Хорошо, я всегда буду ходить за тобой, но только на расстоянии ремешка! А теперь отпусти меня и не реви так, а то я не соображу, как тебя высвободить…
Он снял лыжи и лег ничком рядом с ней. Затем сунул руку чуть ли не по плечо в снег и долго шарил там, а потом произошло чудо – Рони вытащила ногу. Теперь она была свободна!
Но лохматые тюхи снова рассердилась, а маленький тюхонок заорал благим матом.
– Разбудилаханцы малюткуханцы! Получиханцы пескомханцы в глазаханцы! Почемуханцы онаханцы такханцы поступаетханцы?
Рони все еще плакала, она никак не могла успокоиться. Бирк протянул ей лыжу:
– Говорят тебе, не реви, – сказал он. – А то до дому не дойдешь!
Рони глубоко вздохнула. Да, с ревом надо было кончать, это ясно. Она уже стояла на лыжах и проверяла, держат ли ее еще ноги.
– Попробую дойти, – сказала она. – Ты поедешь со мной?
– Поеду, – ответил Бирк.
Рони оттолкнулась и покатилась по склону, а Бирк помчался вслед за ней. И все время, пока она, с трудом передвигая лыжи, шла домой, он следовал за ней по пятам. Рони то и дело оборачивалась, проверяя, здесь ли он. Она так боялась, что он вдруг исчезнет и оставит ее одну. Но Бирк шел за ней на расстоянии ремешка до самой Волчьей Пасти. Там их пути расходились, он должен был повернуть назад, к башне Борки. Некоторое время они стояли молча, а снег все падал и падал. Рони никак не могла проститься с Бирком, расстаться с ним.
– Знаешь, Бирк, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты был моим братом.
Бирк улыбнулся:
– Я могу стать твоим братом, если ты этого хочешь, дочь разбойника.
– Да, хочу, – сказала она. – Но только зови меня Рони.
– Рони, сестра моя, – сказал Бирк и исчез в снежной мгле…
– Как долго ты сегодня гуляла в лесу, – сказал Маттис, когда Рони сидела у огня и грелась. – Хорошо провела время?
– Неплохо, – ответила Рони и протянула к огню свои озябшие пальцы.