Парень-из-невода - Авафка
  • Парень-из-невода

    Марта Козмин


    Парень-из-невода – одна из самых интересных, но в то же время, пугающих сказок из сборника “Закройщик сказок” Марты Козмин. В этой сказке рассказывается о необычном юноше, которого в детстве нашли на берегу малышом, опутанным неводом. И что бы не делала его новая семья, чтобы разорвать путы невода – у них ничего не выходило.
    Время шло, мальчик рос и невод рос вместе с ним.
    Однажды, он решает пуститься в путь на поиски счастья, где его поджидают невероятные приключения.
    (не рекомендуется детям младшего возраста)


    Как-то раз возвращался рыбак из города, шел по морскому берегу. Воз­вращался довольный. Он всю рыбу продал и нес в мешке покупки и подарки жене. И думал, как она им обрадуется. Больше всего обрадуется дорогому подарку — отрезу шелка на занавески. Жена рыбака больше всего на свете хотела сшить занавески на окна, но как-то так получилось, что за всю свою жизнь так и не собралась. А теперь вот — получай!

    Идет рыбак, босыми ногами по мок­рому песку шлепает и вдруг видит: на земле комочек, в невод завернутый, шевелится и верещит, как голодная кошка.

    — Что же это такое? — удивился рыбак.

    Склонился рассмотреть хорошенько, а комочек оказался младенцем. Кре­пенький, голенький, бьется в неводе, ни дать ни взять рыбина. Рыбак поглядел пытливо вдоль берега в обе стороны. Но нигде не видать ни лодки и ни единой души. Кажись, младенца из морской пучины на берег вынесло.

    Рыбак мешок положил и давай младенца из невода вызволять, но сколько ни бился, не мог выпутать. Хоть и привычен был невод в руках держать, а у этого конца не нашел. Напоследок достал нож из-за пояса, хотел невод разрезать, да не разрезал, только нож иступил. Не бывало такого случая! Рыбак диву дается, но и досадует. Подхватил младенца на руки вместе с нево­дом и домой понес. А принес, досады как не бывало: жена рада-радешенька. Рыбак с женой далеко не молоды, а детей у них не было. А тут нежданно- негаданно море их сынком одарило. Жена рыбака не мешкая поставила воду греть, налила в корыто, мыльную пену взбила и давай младенца купать.

    — Вот увидишь, — говорит мужу, — как размокнут липкие водоросли, невод размякнет и отпадет.

    Моет младенца, а он смеется, доволен. Вымыли — он стал пригожий да чистенький, только жесткая сеть не размякла и не отстала от тела. Младенец как младенец — ладный, славный. Но тельце все сплошь опутано неводом. Жена рыбака накроила ему пеленок и рубашонок из шелка, что муж на занавески купил, сбегала к соседям за молоком. Вся деревушка сбежалась поглядеть на младенца в неводе, и всяк пытается невод отодрать или совет подать. А толку нет.

    Остался младенец, как был, в неводе и растет себе, крепкий, здоровый, вот уж стал ворковать от радости, как мать или отец возьмут на руки, а вскоре и на ножки поднялся, как всем детям положено. Ясно, что невод ему мешал, и особенно матери было хлопотно, надо чистить его, обихаживать, будто он — часть самого сынка.

    Когда ребенок стал бегать по двору и по саду, опять заботы. Мальчишка резвый, неугомонный, зацепится неводом то за сучок и повиснет вниз головой, то за кол в заборе и не может отцепиться, пока его кто-нибудь не выручит. Мать с отцом старались растить его, как у добрых людей положено. Отец-рыбак учил грести веслами, плавать, а мать по хозяйству тому да сему наставляла. Только из-за невода парнишке все трудно давалось. Хорошо еще, что ячейки невода росли вместе с ним, а то бы задушил его невод.

    Родители любили и берегли сынка, может, даже больше обычного, но с годами житье ему стало в их доме печальным и тягостным. Мать с тревогой спрашивала себя, как он без нее останется, кто станет его кормить, обихаживать, а отец понимал, что рыбак из него не выйдет, не сможет он сам себе кусок хлеба и рыбу добыть.

    Соседи поначалу были к мальчонке добры, а потом сторониться стали, ведь у странного парнишки все лицо и руки, и ноги опутаны неводом, мало ли, что невод как-никак одежонкой прикрыт. Ребятишки с ним играть не хотели, а позже, когда он пытался с девками заговаривать, те убегали со смехом.

    Как-то раз парень-из-невода говорит отцу:

    Батюшка, отпусти меня на все четыре стороны, счастье свое искать.

    Да что это ты задумал, сынок? — помрачнел отец. — Как ты среди чужих людей проживешь, когда и среди своих-то, видишь, сколь трудно приходится?

    Парень ничего не ответил, а на другой день, когда чуть свет рыбак в море на лодке вышел, говорит матери:

    Матушка, будь добра, раздобудь мне шляпу с большими полями, чтобы лицо закрывала, перчатки длинные, до самых локтей, и высокие сапоги. Я все это надену и вечером выйду навстречу батюшке. Коли он меня узнает, обещаюсь навсегда в вашем доме остаться, а не узнает, то я уверен, он меня сам отпустит, чтобы я мог человеком стать, как все добрые люди.

    Матери что было делать? С тяжелым сердцем, в слезах пошарила она в сундуках и среди старых пеленок и изъеденных молью шапок нашла что надо: высокую гайдуцкую шляпу, старые, но еще крепкие сапоги, длинные, до самых локтей перчатки с широкими отворотами из расшитой узорами кожи. Да еще черную суконную пелерину, в которую парень закутался с головы до пят. В этом наряде он походил на забредшего к морю чудакова­того горожанина.

    На закате, когда рыбак возвращался домой, парень ему навстречу вышел и, голос изменив, спрашивает, не продаст ли тот ему свежей рыбы. Рыбак ему поклонился и улов свой показывает. Тут парень весело шляпу снял, обнимает отца и опять за свое:

    — Батюшка, дозволь я по белу свету пойду счастье свое искать. Здесь меня все знают и из невода мне никогда не вырваться. А в городе людно, я замешаюсь в толпе и буду казаться, как все другие.

    Что рыбаку ответить? Благословил его, но только не хотел отпускать на ночь глядя.

    — Сейчас самое время, — заверил парень. — Соседи не видят. Вот как все уснут, я и пойду тайком, и никто ничего не узнает.

    Посидели они за столом, поели жареной рыбы, простился парень-из-невода с отцом, с матерью, выслушал кучу советов и пошел. Сперва легко было идти. Луна ярко светила и кругом тишина стояла. Но вот, когда полночь настала, откуда ни возьмись зловещая туча сизой пыли, а из тучи вьются-извиваются между небом и землей двенадцать змей. Пыль глаза слепит, сизые змеи ветра ноги оплетают — парень и сбился с пути. Долго брел, то туда, то сюда повернет, из сил выбился, спотыкается, во рту пересохло и на заре, сам не знает как, очутился у ворот родительского дома.

    Мать нашла его свалившимся у порога, изнемогшим от непонятных ночных препятствий. Она и рада, и жалеет его. Рыбак парня обнял со слезами: думал, больше и не увидит его, а он снова дома.

    А парень-из-невода изводится от кручины. Не потому, что не любил отца с матерью, дороже их у него никого на свете не было, а из-за того, что с первой попытки надежды лишился человеком стать, как все добрые люди. День за днем сидит он в рыбачьей хибарке мрачнее тучи и как-то ясным, спокойным вечером, когда отца с матерью усталость сморила, он опять надел свой дорожный наряд, тайком из дому выбрался и по той же дороге в глубь суши пошел.

    Сперва шел легко, но как полночь настала, из мглы поднялась зловещая туча зеленой удушливой пыли, а из тучи вьются-извиваются между небом и землей двенадцать змей. Парень-из- невода попытался укрыться под деревьями, но не тут-то было. Змеи обжигающей пыли вихрем вились, деревья гнули, с корнем рвали, камни дробили и луну закрывали. Попав в зеленые вихри бури, парень всю ночь проплутал вслепую, не зная, то ли в гору идет, то ли под гору, а на самой заре, совсем из сил выбившись, упал без чувств на пороге родного дома.

    На этот раз мать смеется от радости и плачет от жалости. Увидала, что парень в чувство приходит, целует его в запорошенные пылью глаза и говорит:

    — Сынок, ты тайком от нас хотел уйти, а вот опять же обратно пришел. И я так думаю, что это знак: чем у нас, дома, нигде тебе лучше не будет. Успокой свою душу и оставайся с нами, не мыкайся по дорогам, не ищи неведомых опасностей.

    Измученный бурей, парень-из-невода слег, заболел, а когда выздоровел, стал характером мрачен, на лице ни улыбки. Сидит день-деньской на морском берегу, глаза вдаль устремит, только чайки и делят с ним одиночество, а когда встанет, пойдет домой, тащит невод на теле, как тяжкие цепи.

    Видя, как он тоскует, терзается, рыбак с женой, которые на первых порах радовались, что парню не удалось уйти, стали смекать, что если и дальше так будет, пропадет он, иссушит его кручина. Вот как-то под вечер подошел рыбак к сыну и говорит:

    — Сынок, ты все еще хочешь по белу свету пойти и попытаться из невода вырваться?

    — А как же, батюшка, — тот ему в ответ. — Но боюсь, змеи ветра меня опять обратно пригонят.

    — А я вот как думаю, — продолжал рыбак. — Может, ты оплошал, в глубь суши направившись. Ведь тебя породило море. От моря и помощи жди. Поищи свою долю в волнах. Я тебе свою лодку дам.

    Впервые за долгое время просветлело лицо у парня.

    — Но как же ты, батюшка, будешь рыбачить, если я твою лодку возьму?

    — Стану выходить в море с одним стариком. Ему все равно помощь нужна.

    — Да много ли вы нарыбачите на две семьи?

    — Как-нибудь перебьемся, сынок. Ты послушайся моего совета. Иди в море и все будет лучше некуда.

    На другой день чуть свет сын рыбака опять снарядился в дорогу. Одежда из сундука казалась странной, не­подходящей для морского плавания, зато невод скрывала, и чужие люди не могли его тайну узнать. Море сверкало, как огромный сапфировый камень, и волны улеглись — гладь от песчаного берега до самой далекой дали.

    Парень распрощался с отцом, с матерью, сел в лодку, взялся за весла руками в перчатках и стал молодецки грести в ту сторону, где солнце встает. Лодка с легким плеском рассекала спокойную воду и шла неслыханно быстро. Вскоре уже ничего не видать — кругом только чистый и гладкий морской простор. Парень-из-невода весь день до вечера весла из рук не выпустил. А когда стемнело, поручил лодку волне и лег без заботы лицом к луне. На заре опять за весла сел и так плыл три дня, в тишине и безлюдье.

    На четвертый день, чуть рассвело, увидел вдали остров, сплошь в зелени и цветах. На берегу сверкают бело­розовые стены крепости. Сердце у парня встрепенулось от надежды, и он направился к острову. Подплывает все ближе и ближе, вот уж и дома яснее видны. Солнце бьет в мрамор стен, витражи узких окон сверкают всеми цветами радуги. На крышах сады цветут, деревья стройные, тонкие и цветы пылают пламенем.

    Но когда парень-из-невода был уже у самого берега, заметил, что на улицах, у ворот крепости и даже на берегу никакого движения, словно все жители острова спят, хотя солнце уже высоко стояло. Вот он доплыл до берега, лодку вытащил, под скалой укрыл и в крепость направился. Крепость вымощена разноцветными камешками и они с таким мастерством подобраны, что ложатся узорами, а на перекрестках и площадях фонтаны бьют и вода в них арфой поет.

    По виду крепость — очаг всякой красы и услад, а из-за розовых стен слышны стоны и громкий плач. Долго ли коротко ли, вышел парень на круглую площадь, а там десятки костров сложены, кучи цветочных венков и множество траурных флагов. Жутко стало парню и удивительно, спрятался он за мраморными колоннами и видит: в домах двери одна за другой отворяются и отовсюду люди выходят кучками и несут на носилках то мужчину, то женщину, то ребенка, а те как мечами изрублены.

    С плачем, с рыданиями люди ставят носилки на сложенные костры и друг другу ни словечка утешительного не говорят, а даже вроде объяты мучительным ужасом и стыдом, боятся друг другу в глаза поглядеть. Видит парень- из-невода: поблизости мать с плачем обнимает бездыханное тело сына, лежащего рядом с покойной же девицей- красой в черных кудрях. Вот костры задымили, и люди стали по домом расходиться — молча, сгорбленно, как проклятьем придавлены. Тут парень- из-невода пошел следом за той матерью и у самых дверей дорогу ей заступил и такие слова сказал:

    — Матушка, я путешественник, из далеких краев приплыл. Три дня веслами греб, пока досюда добрался, и здесь никого не знаю. Заклинаю тебя памятью твоих молодых покойников, приюти меня в своем доме и растолкуй, если можно, что случилось в вашей крепости и откуда столько кровавых жертв?

    Женщина, слушая парня, встрепену­лась, смешалась, но потом все же пустила его, а когда накормила и напоила, стала рассказывать.

    — Чужестранец, попал бы ты к нам год назад, нашел бы обетованный край. Торговые корабли вдоволь всякого добра привозили. В фонтанах вместо воды бил отборный нектар, и люди ходили по улицам с плясом, в цветочных венках. Жили все без забот, без хлопот, только о пирах да украшениях думали. Каменотесы старались, кто лучше каменные узоры выложит, стеклодувы — чьи витражи богаче и краше, а царь облицовывал стены дворца золотыми пластинами. Но вот как-то раз пристал к нашему берегу высокий корабль, и на нем хоть бы один корабельщик. Ждали-ждали, не появится ли кто на борту, потом начальник порта взял веревочную лесенку и гурьбу корабельщиком и они на этот корабль поднялись. А там ни единой души. И в трюме только и грузу, что огромная птица из золота и драгоценных камней. С великим трудом птицу эту оттуда выволокли, на веревках с помощью ворота на берег доставили и с радостью в царский дворец повезли.

    Царь подарку был рад-радешенек и думал, что золотая птица — предвестник счастья. Велел в тронном зале между алебастровыми колоннами соорудить для птицы особое возвышение и в честь ее пир устроил и пировали три недели подряд. В это время все жители крепости перебывали во дворце — подивиться на чудесную золотую птицу, воплощение совершенства.

    Пока пировали, все было славно, ничего не случилось. Величавая и безмолвная, птица блеском сверкала на возвышении и глядела множеством глаз из драгоценных камней на вереницу людей, приходивших ей поклониться. Но в первую же ночь после того, как в городе, наконец, утихла гульба и довольные, ублаженные, люди по домам отдыхали, двери тронного зала с шумом распахнулись и в осле­пительном свете золотая птица спустилась со своего возвышения, вышла из дворца величавым шагом и пошла разгуливать по улицам.

    В домах тут же стал свет полыхать, будто там одновременно вспыхивали десятки молний, и всех от мала до велика охватило безумное беспокой­ство и страх. Жители пробудились все до единого. Ребятишки бежали к матерям, в подолах у них прятались, женщины мужчинам на шею бросались, старики в страхе глаза закрывали руками. И с тех пор начались ужасы.

    Золотая птица выходит гулять по городу, почитай, что каждую ночь. Пройдет по улицам, в порт спустится, потом во дворец воротится, на возвышение заберется и снова застынет. Но с того мгновения, как она оживет, и до той минуты, когда на своем месте, царем для нее предназначенном, снова усядется, жителями города овладевает неуемный страх, и у всех до единого, у богатых и бедняков, у младенцев и беспомощных стариков, руки от кончиков пальцев и до локтей превра­щаются в острые мечи.

    Обуянные ужасом люди друг к другу бросаются, помощи ищут, защиты, а утешительные объятия звоном мечей оборачиваются, люди, обезумев, наносят друг другу смертельные раны. Ребятишки матерей ну чисто кромсают, невесты своим женихам грудь и шею пронзают, старики сами себя изрезают. Вот так и живет весь народ в страхе перед этакими ночами. И хотя золотая птица только гуляет и все, но ее величавые выходы превращают наши руки в мечи и губят наших близких. Поэтому и стоят на площади всегда наготове костры, и жертвам конца-краю нет.

    — И никто не пытался этому ужасу положить конец? — спросил парень-из-невода, чувствуя, как у самого-то мороз по коже пошел.

    — Как же, царь велел двери тронного зала, где птица сидит, запереть на засов, а птицу приковать толстой цепью к колоннам. В городе стало спокойно, и все думали, что от ее ночных походов избавились. Но страшилище всего только передышку сделало. Вскорости птица опять сошла с возвышения, и в тот же миг, когда вокруг засверкали молнии, цепи разорвались, как тонкие паутинки, замки и засовы с дверей с грохотом наземь упали. И тогда опять много безвинных людей порешило друг друга, и городом овладело отчаяние. Один путь к спасенью и есть, да и тот ненадежен. С вечера люди укрываются друг от друга подальше, матери от детей прячутся, жены от мужей, но все же случается жестокое душегубство.

    Женщина помолчала, потом добавила:

    — Ты заметил, когда приюта просил, меня сомнение взяло. И скажу почему. Места в моем доме хватает, горница сына пустует — он нынче ночью вместе с невестой погиб, и дочерина светелка свободна, я ее, уберечь желая, подальше от крепости увезла, к старой няне, на другой конец острова. Когда ты ко мне обратился, я обрадо­валась, что не одна в пустом доме буду. Но тут же подумала с горечью, что ночью, если золотая птица из дворца выйдет на улицу, может, я в страхе брошусь к тебе и руки мои, превратив­шись в мечи, жизни тебя лишат. А я тебе зла не желаю. Пойдем, я тебе весь дом покажу, а ты уж сам выбирай, где устроишься, только, молю, найди на ночь укрытие, чтобы я не знала, где ты, не нашла тебя, когда от страха рассудка лишусь, и невольно бы тебе беды не наделала.

    — Неужто и мои руки в мечи превратятся? — в раздумье спросил парень-из-невода.

    — Вроде бы не должны, — говорит женщина. — Бывали еще чужестранцы в городе, но колдовство это их не затронуло. Но от ужаса и у них ум мутился, когда молнии начинали сверкать и свет разливался как днем и звон железа кругом слышался, вопли и вой насмерть раненных. Случалось, что и гибли которые от рук местных жителей.

    Парень стал дом обходить. До той поры он нигде не бывал, только свою деревушку и знал да хибарки рыбацкие, а те, почитай, все на одно лицо. А тут большущий домина в два яруса и на крыше расчудесный сад. Он все осматривает внимательно, заглядывает во все углы и приметил ларь в кладовой. Ларь этот показался ему славным укрытием, и он решил в нем спрятаться, как только хозяйка уснет.

    Поужинали, хозяйка проводила его в горницу, какую он выбрал для отдыха, а сама поднялась в другую, выше ярусом. Парень-из-невода ловко постель свернул валиком, одеялом прикрыл, будто кто лежит, и на цыпочках в кладовую. Крышку ларя поднял, а там мешки с мукой. Он их живо оттуда вытаскал и поставил в угол, за корзинами с плодами рожкового дерева, потом аккуратно мучной след с полу стер, чтобы ничего не заметно было. Дальше сбоку в ларе дырочки провертел, чтобы воздух в ларь проходил, и залез туда. Истомился он за дорогу и за день, бродя по городу, и уснул на голых досках, как на пуховой перине.

    Пробудился после полуночи от слепящего света, который даже в ларь проникал, и слышит, хозяйка по лестнице взад да вперед, во все двери толкается, руки-мечи по дверным ручкам лязгают. Он лежит молчком и в первый раз с радостью свои руки разгля­дывает. Они хоть и опутаны неводом, а человеческими руками остались. Хозяйка кричит, душа разрывается, ищет его везде, но он сердце свое скрепил, не откликнулся на ее отчаянный плач и зов. Вот она и в кладовую дверь распахнула, да на счастье не догадалась крышку мучного ларя поднять.

    Может, с час прошло, город утихо­мирился, звон мечей стих, и хозяйка без сил в свою спальню прошла. Тогда парень тихонько мешки склал на место и пошел спать в свою горницу, а там вся постель в клочья разодрана.

    На другой день хозяйка поглядела на парня внимательно и говорит:

    — Нынче ночью в ларе больше не прячься. А то я тебя найду.

    — Как ты узнала, что я там укрылся? — удивился он.

    — У тебя на ресницах мука, — хозяйка ответила.

    Поздно вечером, после ужина парень тайком из дому выбрался и спустился к морскому берегу. Бросил на землю свою пелерину и лег. Чуть полночь настала, опять его ослепительный свет разбудил. Сплошь всю крепость тем светом залило. Парень на верхушку скалы залез, хочет золотую птицу увидеть.

    А по дороге из города к берегу медленно и нескладно, но без остановок громадина двигается. Тело птицы покрыто золотыми перьями, шея длинная, будто змея, клюв тонкий и острый, как меч, и над клювом множество драгоценных каменьев сверкает; кажется, будто у птицы десятки глаз и из них она во все стороны ледяные молнии мечет. Горожане из домов выбегают, друг к другу руками тянутся, а в воздухе стоит звон мечей и раздаются жалостные предсмертные вопли.

    Когда птица вернулась во дворец, и на улицы опустилась ночная мгла и провертел, чтобы воздух в ларь проходил, и залез туда. Истомился он за дорогу и за день, бродя по городу, и уснул на голых досках, как на пуховой перине.

    Пробудился после полуночи от слепящего света, который даже в ларь проникал, и слышит, хозяйка по лестнице взад да вперед, во все двери толкается, руки-мечи по дверным ручкам лязгают. Он лежит молчком и в первый раз с радостью свои руки разгля­дывает. Они хоть и опутаны неводом, а человеческими руками остались. Хозяйка кричит, душа разрывается, ищет его везде, но он сердце свое скрепил, не откликнулся на ее отчаянный плач и зов. Вот она и в кладовую дверь распахнула, да на счастье не догадалась крышку мучного ларя поднять.

    Может, с час прошло, город утихо­мирился, звон мечей стих, и хозяйка без сил в свою спальню прошла. Тогда парень тихонько мешки склал на место и пошел спать в свою горницу, а там вся постель в клочья разодрана.

    На другой день хозяйка поглядела на парня внимательно и говорит:

    — Нынче ночью в ларе больше не

    прячься. А то я тебя найду.

    — Как ты узнала, что я там укрыл­ся? — удивился он.

    — У тебя на ресницах мука, — хо­зяйка ответила.

    Поздно вечером, после ужина парень тайком из дому выбрался и спустился к морскому берегу. Бросил на землю свою пелерину и лег. Чуть полночь настала, опять его ослепительный свет разбудил. Сплошь всю крепость тем светом залило. Парень на верхушку скалы залез, хочет золотую птицу уви­деть.

    А по дороге из города к берегу медленно и нескладно, но без остановок громадина двигается. Тело птицы покрыто золотыми перьями, шея длинная, будто змея, клюв тонкий и острый, как меч, и над клювом множество драгоценных каменьев сверкает; кажется, будто у птицы десятки глаз и из них она во все стороны ледяные молнии мечет. Горожане из домов выбегают, друг к другу руками тянутся, а в воздухе стоит звон мечей и раздаются жалостные предсмертные вопли.

    Когда птица вернулась во дворец, и на улицы опустилась ночная мгла и тишина, парень слез со скалы и к воде спустился, разгоряченый лоб охладить. Вдруг видит, у самых ног раковина блестит, волны из морских глубин выбросили. Он ее взял, к уху приложил. И услышал сначала непрестанный гул моря, а потом нежный плеск волн и напоследок тихий женский шепот.

    — Пойди к царю здешней крепости, выпроси у него корабль и золотую птицу на него погрузи, — шептал голос из раковины. — В надежде от злой напасти избавиться царь тебе что угодно даст, только ты не найдешь желающих в путь с тобой отправиться. Придется тебе самому ступить на палубу корабля и самому же корабль вести. Но смотри, не забудь взять с собой отцовскую лодку, на которой на остров приплыл. Без лодки от берега не отчаливай. Поплывешь к северу и будешь плыть наедине с птицей три дня и три ночи. Не бойся, за это время птица в трюме с места не сдвинется. Не спускайся к ней — и с тобой ничего не случится. На четвертый день услышишь, чайки галдят, ссорятся, а ни одной не видать, и тогда из волн поднимутся скалы в виде деревьев. Когда эти знаки появятся, ты не медля отцову лодку спускай и корабль покидай. И греби без устали назад, к острову с крепостью.

    Голос в раковине умолк. Парень-из-невода еще подержал ее, прижав к уху, может, еще что услышит, но в перламутровой воронке слышался только гул моря. Тогда он пелерину на плечи накинул, шляпу на лоб нахлобучил и решительным шагом пошел во дворец. У дворцовых ворот стражник с копьем похаживает, копье длинное, до крыши достанет.

    — Страж-копьеносец, доложи царю- батюшке, мол, просит его допустить к себе чужестранец, который ни перед царями, ни перед королями шапку не ломает, но может город от злополучной золотой птицы избавить.

    Услышав эти слова, стражник копье из рук выронил и бегом к царю — докладывать.

    — Пресветлый царь-государь, у ворот путник стоит в высокой шляпе, в большой пелерине и в сапогах.

    — Пускай шапку долой и ко мне жалует!

    — Пресветлый царь-государь, чужестранец говорит, что он шапку не ломает ни перед царями, ни перед королями, зато похваляется город от злополучной золотой птицы избавить.

    Раз такое дело, царь сам побежал парня встречать и не осерчал за то, что тот перед ним шляпу и перчатки не снял. К полудню корабль снарядили. С великим трудом, да и то, когда их пристращали, слуги перевезли золотую птицу в порт и спустили в трюм корабля. Пока они воз с птицей тянули, парень старую отцовскую лодку достал и на палубе корабля привязал. Но, как только чудище оказалось на корабле, люди кто куда разбежались, корабельщики будто мыши попрятались, боялись, как бы их силой не заставили плыть на верную гибель. Па- рень-из-невода подождал-подождал, видит, деваться некуда, встал за руль и направил корабль на север. Только царь один провожал его хмурым взглядом, жалко было ему расставаться с самым ценным сокровищем из своих богатств.

    Для парня-из-невода наступили тяжкие испытания. Голос из раковины заверил его, что пока он будет плыть, птица с места не тронется, но не предупредил, что каждую ночь на корабле будет светлым-светло от множества белых молний и что из чрева корабля будет слышаться душераздирающий плач, похожий на плач его матери. Парень жалость и смятенье свое подавлял, твердо вел корабль, пока на рассвете четвертого дня услыхал, как над мачтой чайки кричат, ссорятся. Но сколько он ни смотрел, ни одной не увидел. Тогда он на море поглядел и вот волны вспучились, стали выситься и застыли, каменными пальмами обернулись.

    Тогда он со всех ног к лодке отцовской, спустил ее на воду, сам залез и давай грести что есть мочи в обратную сторону, к острову, лежащему где- то далеко, в туманной дымке. Только от корабля отплыл, тот со страшным гулом о каменные пальмы ударился, острые пальмовые листья рассекли его, и золотая птица в воду вывалилась. По морю ослепительные всполохи побежали, волна поднялась высокой стеной, выше мачты, и накрыла корабль, унесла в морскую пучину. Парню-из- невода некогда было мешкать, волны бедную лодку с гребня на гребень швыряли. Он с усилием налегал на весла, чтобы его у скал в водоворот не втянуло, мучился, а как только из опасного места выбрался, пал на дно лодки и в сон провалился.

    Пробудился уже к полудню, видит, лежит на берегу, на песке и все кругом незнакомо. Возле него девица стоит, одно загляденье. Волосы как лен до самых пят, грубое рыбацкое платье совсем закрывают. Парень-из-невода, не вставая, поглядел на девицу пристально и смекнул, что та, хоть и смотрит в упор, а не видит его. Слепая. Тут он пошевелился — и девица встрепе­нулась, руки вперед протянула.

    — Пойдем со мной, — говорит. — Здесь неподалеку хибарка, где я живу.

    Парень пошел за ней следом, а сам молчит. Удивляется, как она уверенно по камням шагает, не оступится и в длинных льняных волосах не запутается. Хибарка была убогим рыбацким жильем, но на столе на чистой скатерти стояли блюдо с соленой рыбой, полная корзина фиников и кувшин с ароматным инжирным вином.

    — Садись, ешь, — сказала девица, — тебе подкрепиться надо. Кроме меня здесь никого больше нет. Старики-хозяева оба померли в одну ночь, когда всего-то раз в наших местах прошла золотая птица. Теперь я одна осталась.

    — Хозяева — не твои родители? — спросил парень-из-невода, а сам за стол сел и давай уплетать.

    — Мой отец давно на том свете, а мать с братом в городе, в крепости, на другом конце острова. Меня они сюда отправили, чтобы уберечь от беды, нежданно на крепость свалившейся. Но вот и здесь старая мамина няня с мужем погибли, а я случайно в живых осталась. Как услышала звон мечей, выбежала да на берегу в скалах спря­талась. С тех пор и живу одна, но боюсь, незрячая, пропаду здесь, в безлюдье. А ты, чужестранец, кто будешь, откуда и куда путь держишь?

    Парень-из-невода наелся рыбы и фиников, опорожнил полкувшина вина и только тут, когда силы прибавилось и в голове прояснилось, догадался, что загляденье-девица — дочь той женщины, которая его приютила. Догадался, да промолчал.

    — Живы ли еще мать и мой брат с невестой? — в раздумье проговорила девица. — В тех местах, откуда ты прибыл, ничего не слыхать про напасть эту, золотую птицу?

    Парень вспомнил, как брата ее с невестой на площади на костер положили, и опять промолчал. А потом сказал, просветлев:

    — Сестрица, золотой птицы больше в крепости нет. Можешь без заботы домой возвращаться. Я тебя провожу.

    — Ты наелся досыта?

    — Досыта.

    — И напился досыта?

    — Да.

    — Хочешь отдохнуть?

    — Я уже отдохнул.

    — Тогда сейчас же пойдем, — сказала девица.

    Собрала со стола остатки и вместе с кувшином вина и кувшином воды уложила припасы в корзину. Потом волосы заплела, толстой косой стан, как поясом, обвязала.

    — Ну, пойдем! — сказал парень-из- невода.

    Вышли из хибарки и пошли в глубь острова. Долго ли коротко ли, шли они по зеленым полям в благоуханных цветах. Парень нет-нет да наклонится, сорвет цветок и девице подаст, а та погладит его, понюхает.

    «Она ведь не видит ничего и не знает, что я опутан неводом. Рядом с ней мне вольготно и радостно, как никогда», — думал парень-из-невода. Девица тоже радовалась, что встретила чужестранца, волной принесенного, и вот теперь он ее спасет, домой приведет. Идут они, разговаривают, шутками перекидываются и вышли на широкое поле, на свежую пахоту, и по полю человек шагает, пшеницу сеет. Пшеница в мешке через плечо, он ее горстями берет и бросает, одну горсть в землю, другую — в небо. И брошенные вверх зерна на землю не падают. Увидел он путников, подошел и говорит:

    — Добрые люди, я с севом спешу. К вечеру надо закончить, а я один, помочь некому. Счастье, что вы на поле мое набрели. Помогите мне поле засеять.

    — Пускай девица решает. Я должен ее домой доставить, а до крепости далеко и путь труден.

    — Что он сеет? — тихонько спросила девица.

    — Пшеницу.

    — А как?

    — Одну горсть зерен в землю бросает, другую — в небо.

    — Я тоже сеять могу, — сказала девица. — Поможем ему, а то он один к вечеру не отсеется.

    Стали они сеять втроем и к закату все поле засеяли.

    — Темнеет, — сказал хозяин поля. — Заходите в мое жилье, переночуйте, а завтра дальше отправитесь.

    Снаружи казалось, что жилье это — просто шалаш из веток, а как только парень-из-невода и слепая девица зашли, очутились в большой хрустальной палате и там на длинном столе всяких яств полно, изумрудные блюда и кубки сверкают. Девица под ногами гладкий мраморный пол ощутила, услышала звуки скрипок и флейт, им в усладу игравших. Наелись они, напились вдоволь, хозяин и говорит:

    — Милые мои, от души вам спасибо, что помогли мне отсеяться. Вы одни платы не потребовали за помощь, и поэтому я вас одарю по заслугам.

    Сказал этак, взял со стола, с большого серебряного подносу вроде бы твердые, шершавые зеленые яблочки и подает обоим по одному.

    — Вот вам плата, два плода. Но зарубите себе на носу: их не во всякое время есть можно. Разломите плоды, когда дойдете до главных крепостных ворот, а иначе в них силы не будет. Раньше той поры не трогайте, даже если от жажды и голода станете мучиться.

    Только это сказал, а сиреневый свод палаты засверкал уймой звезд, стал тихохонько поворачиваться, и светло сделалось, день настал. Парень с девицей, хоть и век не смежили, а чувствуют: отдохнули и сил набрались, будто спали три ночи подряд. Тронулись в путь, а когда оглянулись, позади шалаш из зеленых веток и хозяина как не бывало. К полудню вышли на суходол, сплошь в каменистых черных порогах, и кругом голым-голо, ни фруктового деревца, ни ручейка.

    Парень со слепой девицей много часов блуждали, стараясь из этой пустоши выйти, но не могли выбраться, ночь их там застала. Съестные припасы у них еще были, а вода и вино кончились и их жажда замучила. Парень-из-невода достал из-за пазухи зеленый плод, хотел разломить, но девица ему не дала. А небесный свод над ними сверкал уймой звезд и вдруг сдвинулся, повернулся тихонько, и заря занялась. На другой день у них и припасы кончились и воды нигде не нашлось ни капельки, сколько они ни бродили и ни искали. В полдень, обессилев от жажды под жарким солнцем, девица хотела свой плод разломить, но парень не дал, напомнил, что сеятель им наказал.

    Долго ли коротко ли, нашли они прохладный родник, а кругом инжиру полно растет. Они напились, наелись и дальше пошли. К вечеру дошли до высоких скал и оттуда увидели крепостные башни. В багровом закатном свете город, казалось, рукой подать, но дорогу им преграждала пропасть и по краю пропасти тропинка вилась. Парень-из-невода девицу крепко за руку ухватил, стали они осторожно спускаться и вот очутились перед скалой в женском образе.

    — Добро пожаловать, милые! — говорит скала. — А я вас ждала.

    — На что мы тебе, говорящая скала? — спросил парень, остановившись.

    — Видишь, у меня руки пусты? — говорит скала. — Дитя в пропасть упало, а я не могу с места сдвинуться и достать его.

    И верно, каменная баба держала руки так, будто младенца несла.

    — Пропасть не глубока, да ведь я каменная, не могу двигаться. Задержитесь, помогите мне!

    — Пускай девица решает. Я должен ее домой доставить, нам надо поскорее дойти до крепости.

    Скала стала плакать, слезы капали, как ручей звенел.

    — Что это слышно? — спросила девица.

    — Каменная баба плачет, — отве­тил парень-из-невода.

    — Бедная! Если можешь, достань, принеси ей дитя.

    Парень-из-невода сперва усадил девицу в надежном местечке, потом стал осторожно в пропасть спускаться, чтобы как-нибудь ненароком не зацепить неводом за острые выступы, а то так и повиснет там на веки веков. Потихоньку да полегоньку, хоть и с трудом, добрался до самого дна, а там, в пропасти, куда ни глянь, уйма каменных глыб и все, как младенцы в пеленках. Стоит он, раздумывает, какую брать, а тут одна глыба плачем залилась и большими цикориевым глазами вращает.

    Парень-из-невода обрадовался, схватил каменного младенца под мышку и кверху полез еще осторожнее. Но когда добрался до самой кромки, острым выступом рубаху ему на груди разорвало, плод в прореху выпал и покатился вниз. Парень подал младенца каменной бабе, побежал к девице, рассказал про беду, велел подождать, пока он опять в пропасть спустится, хоть и совсем изнемог. Но только успел договорить, стены пропасти с грохотом сдвинулись и сомкнулись, а каменной бабы с младенцем как не бывало. На их месте одна зеленоватая дымка осталась. А плод остался где-то в глубине, в недрах земли.

    — Пойдем отсюда, — с досадой ска­зал парень. — Может, поспеем в кре­пость до темноты.

    — Я тебе свой плод отдам, — утешила его девица.

    Но парень и слышать не захотел. Пошли. Долго ли коротко ли, в небе звезды зажглись, потом небосвод повернулся, и день настал. Перед ними крепость сверкает розовым мрамором башен, зеленью чудесных садов.

    — Вот мы и пришли, — сказал парень. — Доставай плод. Пора его разломить.

    А девица мешкает. Не хочет одна есть свой плод, раз он свой из-за нее потерял. Парень-из-невода давай ее уговаривать, чтобы сделала, как наказывал сеятель.

    — Возьми и ты половину! — просит девица.

    — Да ведь тогда он свою силу утратит, и пользы тебе не будет! Коли хочешь меня за помощь отблагодарить, исполни наказ. А твое счастье и мне впрок пойдет.

    Девица тут без раздумья плод разломила и мякоть с рубиновыми зернами съела. И в тот же миг стала ясно видеть все вокруг и до самой дали. Только как она ни искала глазами, а провожатого своего не увидела. Парень- из-невода как провалился сквозь землю. Он за мраморными колоннами спрятался и тайком на девицу поглядывал. И по тому, как она лицом просияла и как взгляд ее изменился, понял, что она стала видеть. А ведь он в неводе, вот и не показался ей, а крадучись пошел следом, пока она, то того, то другого расспрашивая, не дошла до своих ворот.

    Как только парень убедился, что она в надежных руках, он тут же в обратный путь, из крепостных ворот вышел и пошел искать того сеятеля, который им плоды волшебные дал. Но сразу заблудился и сколько ни искал дорогу, не мог найти. А попал в то место, где каменную бабу увидел. Место это он узнал по зеленой дымке, которая еще не рассеялась, но камней и скалы следов не было и вместо пропасти широкая голая степь, только кое-где кустики.

    А уж сумерки сгущаются. Парень- из-невода огляделся кругом и видит вдалеке одинокое дерево. Он, хоть и с ног валился, а пошел туда, забрался на дерево, на ветках устроился, к стволу привалился и уснул. Среди ночи его страшный гул разбудил. Видит в лунном свете: табун высоких желтых коней по степи вдоль и вширь носится.

    Кабы он лег где под кустиком, там бы ему и лежать. Всю ночь напролет табун по степи гонял то в одну, то в другую сторону, а чуть первый солнечный луч засверкал, сгинул, только его и видели. А земля вся изрыта, будто только что вспахана.

    Парень тешил себя надеждой потерянный плод разыскать, спустился с дерева и давай шарить по изрытой земле. И вдруг за что-то запнулся. А это ларец наполовину из земли вылезал и крышка еле-еле держалась. Он взял ларец и открыл. В нем на бархатной подушечке золотое кольцо с сапфировым камнем невиданной красоты. Парень синим сиянием сапфира любуется и кажется ему, что он видит безбрежное море и в душу закралась тоска по морским просторам.

    Он, держа то кольцо в руке, пошел по изрытой земле и, сам не знает как, вышел на берег моря. Вышел, сбросил все с себя на горячий песок, в волны кинулся и поплыл. Наплавался, наплескался, на берег выбрался и с сожалением на песке растянулся. Лежит, на тело свое в путах невода смотрит; вспоминает девицу с волосами как лен, и такая тоска на него навалилась, что мочи нет. А волны на берег набегают и соленными брызгами его обдают.

    — Я отсюда не тронусь! Может, волны меня накроют и в пучину утащат.

    Только успел так подумать, как его накрыла большая волна, но не утащила в пучину, а выбросила подальше на берег, к скалам. Парню все тело болью пронзило и вдруг он заметил, что на руках и ногах, и на всем теле невод гнилыми кусками отваливается. Он обезумел от радости и опять в воду бросился, и волны в два счета остатки невода смыли.

    Вышел парень на берег чистый, свежий, от невода, который так долго его терзал, и следов не видать. А вместо пелерины и ветхой одежды, на песок сброшенных, лежат на берегу новехонькие наряды. Кольцо с сапфировым камнем в белый платочек завязано и в кармане лежит. И неподалеку, на враз притихших волнах отцовская лодка качается, ждет. Парень не долго думая оделся и поплыл вдоль берега к тому месту, где крепость стоит.

    А девица с волосами как лен с тех пор, как домой воротилась, все у окошка сидела и на прохожих глядела, вы­сматривала. Мать от этой ее причуды кручинилась, думала, бедная дочь, хоть и стала зрячей, а просидит этак-то в девках до седых волос, не известно кого дожидаючись.

    Но вот как-то утром появился на улице молодец. Черные кудри разметаны, лицо и руки белые, чистые, без перчаток, без шляпы, а спокойный ре­шительный шаг по звуку знаком. Услыхала его шаги девица, бегом из светелки спустилась, ворота открыла.

    — Добро пожаловать! — говорит ласково. — Я знала, что ты придешь.

    Парень-из-невода взял ее правую руку и на палец кольцо с сапфиром надел.

    И оно как раз ей пришлось. Глядится она в сверкающий камень, как в зеркало, и видит себя в венчальном наряде.

    — Пойдем, матушку известим! — говорит.

    Но извещать было незачем. Хозяйка сверху, с мраморных ступеней все видела и узнала его.

    — Ты мою дочь от напасти избавил!

    Тут корабельный начальник пожаловал, чуть не бегом прибежал.

    — Вот кто нашу крепость спас! В порту его рыбацкая лодка стоит. Чужестранец, весь город благодарит тебя! Оставайся у нас, и мы осыплем тебя богатствами.

    Парень-из-невода улыбается:

    — От души благодарствую, но меня отец с матерью за морем дожидаются.

    И не мешкая взял свою суженую, посадил в простую рыбацкую лодку — и в путь. Весь народ провожать его вышел и даже сам царь проводил. Мать девицы на берегу стоит, плачет от радости. В скором времени и она на корабле поплывет с дочерним приданым, с подарками к свадьбе.

    Плывут парень с девицей по морю, то вперед поглядят, то назад, на сверкающую крепость оглянутся. Мать девицы все еще видно на берегу. А дальше, в сумраке скал стоит, смотрит им вслед таинственное чудо-краса в голубом наряде, и наряд этот на ветру бьется, трепещет, бесконечно волнуется, будто волны на море.